"Спустя 35 лет пора рассказать нашу историю". Интервью с создателями сериала "Русское подворье"

Телеканал "Кан-11" завершил показ сериала "Русское подворье" – криминальной истории, действие которой разворачивается в Иерусалиме 1990-х годов, на фоне волны репатриации из бывшего Советского Союза. Следователь Йегуда расследует убийство молодой репатриантки и вскоре замечает, что оно подозрительно похоже на серию преступлений, произошедших в СССР незадолго до его распада. Тогда в убийствах женщин обвинили и приговорили к смерти невиновного. Его отец, Андрей, обращается к Йегуде с последней надеждой – найти настоящего преступника и спасти сына.

Режиссер Евгений Руман и сценарист Дмитрий Малинский познакомились во время учебы на факультете кинематографии Тель-Авивского университета – дружба быстро переросла в крепкое творческое партнерство. О том, как они воссоздавали атмосферу девяностых, находили раритетную технику, справлялись с неожиданностями на съемочной площадке и реагировали на критику, они рассказывают в интервью Newsru.co.il. Беседовал Шауль Резник.

Что подтолкнуло вас выбрать жанр криминального триллера? Не сталкивались ли вы с упреками в том, что сериал чересчур мрачен и усиливает стереотипы о "русской мафии"?

Евгений Руман. Не было какого-то момента озарения, все как-то закрутилось само по себе. Мы хотели снять что-то, связанное с началом девяностых, с этой эпохой, – но мы хотели сделать что-то жанровое. Что-нибудь, что нам самим нравится смотреть. Мы любим смотреть триллеры, детективы и расследования.

Мне кажется, что в нашем сериале это соединилось – социология и развлекательный жанр. Многие – но не мы – считают его мрачным и тяжелым. Мы к этому относимся как к любимом тележанру. На все это наложила история Советского Союза, когда в конце восьмидесятых начали всплывать истории о маньяках, серийных убийцах. Внезапно все стало достоянием общественности. Вот мы и подумали, что бы случилось если бы такой серийный убийца, который избежал правосудия в Советском Союзе, оказался в Израиле и продолжил бы делать то, что он делал там. На это накладывается конфликт культур – в начале 90-х в Израиль приехало около миллиона русскоязычных. Всем, и репатриантам, и коренным израильтянам, потребовалось время, чтобы друг к другу приспособиться.

А насчет того, что нас упрекали... Это не то чтобы стало каким-то сюрпризом, если честно. То есть, в принципе, когда затрагивается "русская" тематика, русскоязычная публика в Израиле всегда делится на два лагеря. Это те, кому нравится, и те, кто, во-первых, считает, что все было не так, а во-вторых – задаются вопросом: "Зачем это делать? Зачем там КГБ? Зачем эти убийцы? Зачем этот криминал? Зачем это дно?".

Мы к такой реакции относились спокойно еще на стадии разработки и об этом не думали. Для нас это часть мира. Мы не претендуем показать все, всех и рассказать, у кого как и что было, потому что у всех все было по-разному. Мы занимаемся телевидением, триллером, драмой.

Дмитрий Малинский. Я просто хочу добавить, что, как кто-то сказал (кажется, Стругацкий): "Пиши либо о том, что знаешь, либо о том, чего не знает никто". А мы писали о том, что знали – о том времени, об антропологии той эпохи. Мы это пережили, и нам было понятно, что писать об этом будет легко и интересно. В итоге мы остановились на жанре триллера и детектива – он позволяет погружаться в разные миры, заходить в субкультуры, встречать по ходу расследования необычных персонажей, делая эдакие виньетки, зарисовки из олимовской жизни тех лет.

Так получилось, что все сложилось само собой: детективная история, наши собственные воспоминания, детские впечатления – все это органично срослось.

В ваших детских воспоминаниях присутствовал криминал?!

Малинский. Криминал – это жанр. А вот все остальные зарисовки – это, скорее, коллективные воспоминания, коллективная память. Истории, знакомые люди из ульпанов, родительские рассказы – все это в итоге приняло такую странную, но органичную форму. Обращаю внимание на первый кадр сериала, где прямо сказано: любое совпадение с реальными событиями случайно.

Я думаю, есть причины, по которым об этих травмах никто не говорил и не говорит. В наших разговорах мы поняли, что, возможно, пришло время поднять эту тему. Может быть, она найдет отклик не только у тех, кто пережил все сам, но и у местных, у сабр, которые были свидетелями Большой алии. На их глазах Израиль изменялся, приехал миллион человек, и эти люди были для них совершенно незнакомыми. Поэтому мы решили, что спустя 35 лет пора рассказать нашу историю – взглянуть на нее по-новому, не отворачиваться от травм, не игнорировать сложные моменты.

Руман. Для меня детство, которое выпало на 90-е, – это прежде всего пласт истории. Мы показываем свое видение того времени через определенную оптику. Сериалов о расследованиях существуют миллионы – колесо заново не изобрести. Но, как мне кажется, хорошую драму отличает специфика, ее наполнение – будь то человеческое, историческое. Для нас 90-е и Большая алия стали именно таким бэкграундом для детективной истории, который делает ее уникальной. Время, место, люди – вот что делает ее интересной, а не просто очередной сюжет про маньяка, которого нужно найти. Нам было важно, чтобы за этим стояло что-то большее.

Как происходило сотрудничество? Один сочинял сценарий, другой воплощал его на съемках?

Руман. Как у Ильфа и Петрова: "Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые". (Смеется). На разных этапах работы процесс выглядел по-разному. В начале, когда мы еще искали идею, уточняли ее, пытались найти специфику, мы генерировали идеи вместе. Потом расходились, каждый работал отдельно, писал, передавал другому, получал обратную связь – и так далее. Этот принцип сохранялся на протяжении всей работы, с небольшими изменениями.

Малинский. Совместная работа была всегда, но, наверное, большая часть технической, самой "писательской" работы происходила в одиночку. А потом все снова переходило от одного к другому, начинался своего рода творческий пинг-понг.

Руман. Гибкий процесс.

Малинский. В конечном итоге все превращается в такой "салат", когда уже не понимаешь, кто что писал. Был, пожалуй, один важный принцип, которого мы придерживались, хотя изначально об этом не договаривались: нельзя просто так отбрасывать идеи, потому что они не нравятся. Нужно обосновывать – почему да, почему нет. И тогда становится понятнее, как работает мозг партнера по творчеству.

Личных воспоминаний, наверное, было бы мало для достоверной картины. Вы обращались к экспертам, консультировались со специалистами, изучали историческую литературу?

Малинский. Мы всё тщательно проверяли – гуглили архивы, сверяли даты. Конечно, найдутся зрители, которые заметят, что, скажем, какая-то песня в кадре вышла на несколько месяцев раньше описываемых событий. Но это не ошибка, а осознанное решение: мы включали такие элементы, когда чувствовали, что они добавляют эмоциональной или драматической силы. Да, в результате в сериале есть анахронизмы – некоторые события и детали не совсем точно соответствуют хронологии, потому что мы сознательно "сжали" всё в рамках одного года.

Знакомый написал мне в Facebook: "Митя, все отлично, но в 1991 году еще не было телефонных карточек – были жетоны. А у вас Андрей, которого играет Белый, звонит из больницы по карточке". Я, конечно, когда писал сценарий, гуглил – и везде писали, что карточки компании "Безек" появились в 1991 году, была даже рекламная кампания под слоганом "Картис ле-холь кис". Но и я сам помню: в тот год мы пользовались жетонами. Память играет с нами в странные игры.Но драматургически герой должен был позвонить в Ленинград. Представьте, сколько килограммов жетонов ему пришлось бы с собой тащить! К счастью, именно в этой больнице уже установили автоматы, работающие по карточкам – последнее слово техники на тот момент. И вот с их помощью наш герой и дозвонился в Питер.

Руман. Оказалось, что в те годы было очень популярно наклеивать пластиковые уголки на стены – чтобы не отбивались углы, особенно в квартирах репатриантов. Такая окантовка. Я и сам вспомнил – у нас дома тоже такое было. И вот теперь у нас в кадре – квартиры с такой же окантовкой. Зритель, может, и не заметит, а нам приятно.

Малинский. Художники по декорациям все время приносили какие-то вещи, которые моментально возвращали тебя в то время, в детство. Каждый день – как будто заходишь в музей, и это кайф. Такой ностальгический трип. Причем многие из оформителей родились уже после 1991 года – то есть у нас были миллениалы. Для них девяносто первый – это как для нас пятидесятые. Поэтому мы во многом опирались на собственную память, когда речь шла о достоверности.

Руман. Ну и при этом, конечно, была проведена большая исследовательская работа. Ребята молодцы. У нас даже был специальный человек, который составил целую книгу: вот так выглядели автобусные остановки, вот машины, прически, свитера, очки, вот как выглядели выпуски новостей тех лет. Из этого всего и черпались детали.

Мы постоянно узнавали то, о чем имели понятие в общих чертах Есть известное место – Лифта под Иерусалимом. В 1991 году мы еще были маленькими и Лифту не посещали. Мы не жили в Иерусалиме, но знали, что такое место существует. Готовя сценарий, мы посмотрели документальный фильм "Ништяк". В "Живом журнале" обнаружились записки обитателей Лифты, фотографии, тексты, воспоминания. Даже художественные описания происходящего, атмосферные материалы.

Второй пример – мы знали, что КГБ боролся с сионизмом, но в общих чертах. Мы погуглили и нашли массу информации о 8-м отделе, который был образован в 1973 году. Его задача заключалась в "выявлении и пресечении акций идеологической диверсии и подрывных сионистских центров".

Часть конкретики вошла в сериал, часть нет, с частью материала произошла художественная трансформация. На самом деле, кроме серийного убийцы, который якобы приехал в Израиль (а этого, насколько мы знаем, не было), все остальное не совсем выдуманное. Все, что есть в сериале, так или иначе основано на реальных событиях.

Давайте обсудим подбор актеров. Основу сериала составляют два колоритных персонажа: полицейский, роль которого исполнил Яаков Зада-Даниэль, и отец предполагаемого серийного убийцы, которого играет Анатолий Белый. Вы их выбрали по каким-то критериям?

Малинский. Актер Яаков Зада-Даниэль был у нас в голове с самого начала. Когда мы начали работать над проектом и подготовили документ для подачи, мы думали, как его оформить, какие фотографии выбрать для референсов. Постоянно всплывало имя Яакова. Мы знали, что нам нужен актер, который контрастировал бы с другим основным персонажем, русским, советским человеком. Его лицо постоянно стояло перед глазами, и мы решили поставить его в презентацию. Он оказался на обложке.

Через год мы наконец-то дошли до кастинга. Пересмотрели множество израильских актеров, звезд, но Яакова держали на самый конец кастинга. Даже почему-то боялись встречи с ним. В конце концов, он пришел на кастинг, едва ли не последним в списке. И мы сразу поняли – это наш актер.

Руман. Когда мы узнали, что Анатолий Белый репатриировался в Израиль, я, честно говоря, не очень понимал, кто это. Я не слежу за российским кино и телевидением, поэтому просто не знал его. Но слышал, что приехал какой-то известный актер. О"кей. Мы пригласили его на кастинг. Параллельно я решил узнать о нем больше, посмотрел несколько его работ – и довольно быстро стало ясно, что перед нами действительно большой артист. Это не чей-то раздутый пиар, не просто "кто-то из Москвы". Настоящий мастер.

Окончательно мы в этом убедились, когда провели мэтчинг – пробу на совместимость актеров. Мы поставили его в кадр с Яковом, и в тот момент стало понятно: вот он, наш Андрей. Между ними сразу появилась динамика, искра. Все выглядело так естественно, что не требовалось никаких режиссерских указаний – просто происходило само собой. На тот момент Толя еще не говорил на иврите, но сейчас уже заметно продвинулся. Это было примерно полтора года назад, и уже тогда он впечатлял своим мастерством и глубиной.

Малинский. Они понимали друг друга без слов и действительно помогали друг другу уже в процессе прослушивания. Сразу стало ясно – это оно.

Руман. Честно говоря, я реально сказал себе "Вау!" только на съемках. Мы, конечно, были уверены в нем – знали, что он отличный артист и все такое. Но в первый день съемок, когда Яков и Анатолий снимались вместе, всё встало на свои места. Камеры, свет, костюмы, антураж – и вот он, Анатолий, на площадке. Мы увидели его в деле – и тогда поняли, что, похоже, попали в точку с кастингом. С Толей мы точно не прогадали.

Малинский. Интересный момент – Яков ведь тоже не знал, кто такой Анатолий Белый. Как и мы, он знал, наверное, всех израильских актеров, но тут на мониторе в сцене, где Анатолий был один… Это был его первый день, первый дубль. Яков посмотрел на экран, и мы с Женей сразу заметили: он понял, с кем ему предстоит работать. И с этого момента все на площадке – и актеры, и команда – как будто подтянулись. Все поняли, с кем имеют дело. И с того самого дня до конца съемок держали высокую планку, которая была установлена уже в первом дубле.

Уровень Белого как-то связан с системой Станиславского, по которой до сих пор готовят российских актеров?

Малинский. Мы с Женей, честно говоря, вообще не в курсе, как именно готовят актеров, израильских ли, российских ли. Нам важно, чтобы актер приходил, говорил текст – и делал это хорошо.

Руман. Можно пройти школу Станиславского и при этом быть плохим актером. Тут дело в чем-то другом – в таланте, в попадании в роль, в историю. Это, на мой взгляд, прежде всего дар. Ну и, конечно, особая динамика – получилась творческая пара, за которой интересно наблюдать.

Возможно, дело и в том, что они из разных актерских школ. Толя – серьезный театральный актер, у него соответствующий бэкграунд. А Яков – человек кино и телевидения, у него другой стиль. И возможно, эта разница даже сыграла на руку – она подчеркивает различие в ментальности и культуре их персонажей. То есть их разный подход к актерству помог создать ту самую диалектику, которая работает на экран.

Какие вы получаете отклики на сериал?

Малинский. Не знаю, удивительно это или нет, но даже израильские критики – которые, как правило, всех ругают – отнеслись к нам довольно благожелательно. Практически все издания написали, и, насколько я помню, все отзывы были очень положительные. Конечно, мы смотрим, что пишут в Сети – там, как всегда, есть и положительные, и отрицательные мнения, но в целом мы довольны. Люди говорят, обсуждают – значит, это кого-то зацепило, кому-то попало в нерв. И это уже важно.

Руман. Пошла какая-то волна – и это лучше, чем безразличие. Это хорошо.

А на уровне родственников? Типа: "Как вы смели!" или наоборот – "Молодцы, что показали и рассказали"?

Малинский. Это, конечно, приятно. Но, пожалуй, еще приятнее получать отклики от коллег – от людей, которые понимают, как непросто все это сделать. Их признание особенно ценно. Когда профессионалы говорят: "Ребята, вы сделали хорошо" – это дорогого стоит.

На съемках происходили какие-нибудь неожиданные моменты?

Руман. Мы очень хотели, чтобы вся техника из 1991 года выглядела на экране не как антиквариат, а как будто она только что из коробки – ну, то есть как будто ей действительно 1-2 года, а не 35. Мы нашли такие устройства – компьютеры, принтеры, пейджеры – и хотели, чтобы они работали! Хотя бы частично. А это, надо сказать, было совсем не просто. Чтобы принтер напечатал, чтобы монитор засветился, чтобы пейджер издал свой звук – все это было настоящей борьбой.

Это никогда не шло гладко. Даже с аналоговой техникой оказалось, что она стареет невероятно быстро. Каждый раз, когда говорили "Мотор!", и принтер должен был напечатать строчку, все на площадке напрягались, как будто вот-вот должна взорваться машина. Нам говорили: "У нас только один шанс, чернил в картридже ровно на один дубль. Дай Бог, чтобы получилось!"

Малинский. Это целый мир. Есть коллекционеры – именно коллекционеры работающей электроники тех лет. Это удивительно, но такое ощущение, что они будто сидели и ждали нас. Мы пришли – а у них склад, у них закрома, стеллажи с компьютерами, принтерами, телефонами… Они бережно это хранят, у них есть свое сообщество. Они покупают технику друг у друга, хвастаются, если что-то работает, обмениваются, продают. И это оказался целый мир, о существовании которого мы не подозревали. Мы просто наткнулись на таких людей – и они были рады нам помочь, предоставить эту технику. Все работало.

Мы, точнее, команда, отвечающая за декорации и внешний вид всего на экране, невольно погрузились в мир автолюбителей. Нам нужно было немало машин тех лет, чтобы они ездили по кадру. И особенно важен был главный автомобиль, который принадлежал герою Якова. Я не помню марку...

Руман. "Пежо".

Малинский. Вот! И этот автомобиль сопровождал нас всюду. Его владелец всегда был рядом, развозил нас между дублями. Он был очень горд тем, что его машина снимается в сериале, и постоянно спрашивал, когда же сериал выйдет. Он держит машину в гараже и ждет, когда она подорожает – ведь это теперь, как он говорит, машина главного героя сериала "Русское подворье".

Мы над ним немного посмеивались… Но потом, когда "Кан-11" выпустил единственный промо-ролик перед премьерой – и он был как раз про то, как наш отдел художественного оформления превратил обычную машину в патрульную – мы увидели сотни комментариев. Настоящая армия автолюбителей! И мы поняли: да, это целый мир, в котором есть свои правила, законы, и даже легенды. Думаю, владелец этой машины действительно неплохо заработает – и я от всей души желаю ему этого.

Руман. На третий или четвертый день съемок Яков потянул спину – так сильно, что до конца съемок едва мог двигаться. Есть одна сцена, не буду спойлерить, но она довольно физически напряженная. Яков сказал: "Не волнуйтесь, все сделаю как надо, я понимаю, как стоять, как держать". Сняли первый дубль – и он остался лежать на полу. Мы подбегаем: "Что случилось?" – "Спина!"

После этого он снимался с уколами, массажами, мазями, гомеопатией – чем только его не лечили, но по-настоящему ничего не помогало. Он с трудом ходил, но продолжал сниматься все оставшиеся тридцать с лишним дней. Когда немного отошел, была сцена, где он должен был бежать за кем-то. Он пробежал метров шесть – и потянул мышцу в ноге. После этого не мог ни бежать, ни ходить, ни даже нормально стоять. А это был первый кадр погони, важный эпизод.

И тут Яков говорит: "Я за обедом видел чувака из съемочной группы – он на меня похож". Указывает на Висама, араба, помощника осветителя. Мы смотрим – правда похож: и лысина, и борода, и рост примерно такой же. Говорим: "Надень куртку Якова, подбери штаны – нормально. Слушай, можешь пробежаться?" И он сыграл, побегал за Якова.

Малинский. Да, и даже крупные планы с ним снимали. Никто ничего не заметил. Две серии подряд Висам играл Якова.

Руман. В общем, Яков был просто героем. Прямо как в фильме "Английский пациент". У него были и другие дублеры – например, в сценах, где нужно было кого-то поднять. Было понятно, что это нереально для него в таком состоянии, так что мы снимали со спины – там не он, а потом крупный план уже с ним.

Не опасаетесь ли вы, что этим сериалом загоняете себя в "русскую" нишу, как, например, режиссер Довер Косашвили оказался в "грузинской"?

Малинский. До "Русского подворья" Женя снял два сериала, посвященных различным общинам Израиля. Один из них – "Менаген ве-шар" ("Играет и поет") – о йеменской общине. Был и "East Side", где половина диалогов – на арабском и даже греческом. Так что это как раз первый "русский" сериал у Жени.

Руман. Да, и я, честно говоря, не боюсь попасть в такую нишу, потому что у меня уже есть определенный послужной список в кино. Хотя, в принципе, такая опасность, конечно, существует. Это не только в Израиле – во всем мире. Всегда хотят кого-то "прикрепить" к нише: этот снимает экшн, этот – мелодрамы, этот – про азиатскую общину, потому что он сам из нее. Так устроена индустрия. Поэтому я рад, что у меня получается стоять одной ногой там, другой – тут.

Малинский. И мы надеемся, что, по крайней мере в этом случае, зрители обратят внимание именно на сторителлинг, а не только на этническую принадлежность персонажей.

Руман. Русская тема придает сериалу глубину, но есть много израильтян, которые смотрят его не как "сериал про русских", а как детектив, как рассказ об определенной эпохе в истории Израиля. Да, там есть русские персонажи – ну и что? Для них главный герой – Яков. Он им интересен: у него кипа, у него свои внутренние конфликты – с религией, с жизнью... Так что многое зависит от того, с какой оптикой зритель смотрит сериал.

Для русскоязычных зрителей, конечно, это важный аспект. Все-таки в прайм-тайм на израильском телевидении было не так уж много сериалов, где русскоязычные герои были в центре внимания. Их можно пересчитать по пальцам одной руки. Поэтому, безусловно, в этом есть элемент события. Но не все воспринимают это так, не все придают этому одинаковый вес – потому что в сериале есть и другие, не менее важные уровни.

Ваши дети смотрят сериал?

Руман. Мои – еще маленькие, им пока нельзя.

Малинский. А мои старшие смотрят. И даже распространяют слухи о сериале в школе. Все шестнадцатилетние их одноклассники уже смотрят наш сериал.

Руман. Мой сын, ему девять с половиной лет, как-то говорит: "Папа, ко мне в школе подошел мальчик и сказал, что он смотрит "Русское подворье". Почему мне нельзя?". А мы как раз ехали в школу, и по радио в этот момент звучит такой зловещий промо-ролик сериала: "Серийный убийца в Иерусалиме! Смотрите "Русское подворье"!". Сын говорит: "Вот, мой одноклассник это смотрит!". Я ему говорю: "Слушай, я не знаю, какое у твоего друга воспитание, но, по-моему, тебе пока еще рано".

Но мы в его возрасте рассказывали стишки-садюшки про маленького мальчика, который в лифте катался.

Это правда, но одно дело – стихи, другое – картинка, изображение, все это очень подробно. Пусть мой сын еще пару лет переждет, а потом уже смотрит.

Чтобы создать свой детектив, надо прочесть немало чужих. Кого вы предпочитаете из корифеев жанра? Под чьим влиянием находитесь?

Руман. Не знаю, насколько я действительно нахожусь под чьим-то влиянием, и не уверен, что можно говорить о прямой связи, но я всегда любил Конан Дойла. Его рассказы о Шерлоке Холмсе я в детстве перечитывал по многу раз. Именно рассказы, не романы. Они мне всегда казались самыми захватывающими, самыми близкими.

Малинский. А я, если говорить о литературе, очень люблю Умберто Эко. Недавно снова наткнулся на "Имя розы" у себя на полке и вдруг понял, что для Эко детектив был лишь поводом, формой – способом вылить на страницу все, что он знал: и о семиотике, и о средневековой истории, и об антропологии. И мне кажется, в этом подходе есть нечто общее с тем, что мы сделали в нашем сериале. У Эко был инквизитор, расследующий убийства, и на фоне этого раскрывалась целая историческая эпоха. Так что это, наверное, некий литературный ориентир, с которого можно брать пример.

Если говорить о кино и сериалах, то мы с Женей большие поклонники скандинавских сериалов. Они сняты в мрачной атмосфере, в этом есть особый шарм, которого, как нам казалось, пока не хватает израильскому телевидению. Мы попытались перенести этот стиль в наши реалии – вот почему в сериале в Иерусалиме постоянно идет дождь. Обычно во время съемок все только и мечтают, чтобы не было дождя. Мы даже делали то, чего обычно не делаем, – молились о дожде.

Если же говорить о Голливуде, один из наших любимых режиссеров – Дэвид Финчер. "Семь" – вот такого рода отсылки, возможно, тоже присутствуют в нашем сериале.

Это интервью будет читать "тыквенная алия". Среди ее представителей есть кинематографисты и сценаристы. Как им пробиться в мир израильского кино и телевидения?

Руман. Сценаристу-репатрианту стоит попробовать написать сценарную заявку, которая будет очень специфической – такой, которую не может написать никто другой. Чтобы она была именно от представителя "тыквенной алии", о таких, как он. Она должна быть хорошо построена с точки зрения драматургии. И она должна быть израильской историей. Неважно, на каком языке – важно, чтобы это была израильская история, актуальная не только для представителей этой алии, но и для кого-то еще, кто живет в Израиле и, возможно, вообще ничего не знает о "тыквенных". На мой взгляд, у такого проекта будет шанс.

Израильская школа режиссуры отличается от российской?

Руман. Я в России не работал, так что у меня просто нет такой информации. Может, есть какие-то отличия, кроме характера, темперамента и прочего – какие-то производственные нюансы. Но мне трудно поверить, что это может стать серьезной проблемой для тех, кто хочет войти в индустрию. В конце концов, киноиндустрия везде плюс-минус устроена одинаково. Различия – скорее в масштабах производства. И, может быть, в структуре и иерархии: в Израиле, например, все устроено довольно неиерархично. Тут нет такого, что "режиссер идет" – и все встают. Когда я пару раз работал в Европе, там, например, не принято, чтобы обычные работники обедали за одним столом с режиссером или оператором. А в Израиле – если есть стул, то садишься. И всем нормально, включая режиссера и оператора.

Малинский. Анатолий Белый приехал из другого мира. Наверное, он привык к другому обращению, и поначалу его, наверное, удивляла эта фамильярность, когда любой человек – включая ассистентку режиссера по сценарию или человека, разносящего воду – мог сказать: "Толя, подвинься". Но он втянулся, и очень быстро – через несколько дней – понял, как здесь снимают, и, по-моему, начал получать кайф. В конце он сказал, что ему очень понравилось.

Режиссура – это такая профессия, о которой ты на самом деле ничего не знаешь. Ты не знаешь ни одного режиссера лично, ты не знаешь, как вообще работают другие люди, и что именно в этой профессии надо делать. Каждый находит свой путь. У меня лично была уникальная возможность в процессе съемок учиться у Жени. Это действительно уникально, и я ему за это очень благодарен.

А если бы вам сказали: ребята, вы круто себя зарекомендовали этим сериалом и предыдущими работами, вот вам неограниченный бюджет – пишите заявку. О чем бы она была?

Руман. Во-первых, бюджета всегда не хватает. В Голливуде постоянно жалуются: "У нас было только 180 миллионов, нам нужно было 250, и пришлось выкручиваться – работать тяжело, потому что не хватило этих 70 миллионов. Мы хотели, чтобы космический корабль действительно вылетел в космос, а пришлось снимать в студии". То есть неограниченный бюджет – это вообще-то иллюзия, такого не бывает в природе.

Я думаю, если бы у нас был американский бюджет, то это уже было бы не в Израиле, а в Америке. Есть жанры, которые в Израиле не снимают – отчасти из-за бюджета. Научная фантастика, например, не очень распространена на израильском телевидении, и на то есть объективные причины. Думаю, нет смысла снимать камерную драму за сто миллионов долларов. Это должно быть что-то жанровое, где понятно, зачем эти деньги нужны. Что-нибудь в духе научной фантастики.

Малинский. Сценарий не пишется под бюджет. Если бы на "Русское подворье" выделили больше денег, мы, конечно, уделили бы еще больше внимания деталям, у нас было бы больше съемочных дней, все выглядело бы еще красивее, все было бы еще более достоверно – но сама история осталась бы той же.

Как проходил съемочный процесс сериала? Сколько дней это заняло?

Руман. Мы снимали по пять дней на каждую серию – это средний показатель для Израиля. В Израиле диапазон довольно узкий: от четырех до шести с половиной дней на серию. Съемочный день – это полноценный день: бывают дневные съемки, бывают ночные. Пока проснешься, доедешь – выходит как минимум 12 рабочих часов, если не больше, без учета переработок и прочего. В мире ситуация разная: бывает и десять съемочных дней на серию, и пятнадцать миллионов долларов бюджета, а бывает – как у нас в Израиле. Диапазон огромный. То, что я описал – это примерно для восьмисерийного сериала. Итого около 40 съемочных дней. У нас, по-моему, даже чуть меньше получилось – что-то около 38.

Часть действия происходит в СССР – в Ленинграде. Три года назад мы поняли, что в Питер ехать снимать мы не будем. Это перестало быть актуальным – для нас, да и, наверное, вообще.

Малинский. Отмечу, что в съемках сериала не было ни копейки российских денег. Были попытки связаться с нами со стороны российских продюсеров, но мы отказались. Сериал снят исключительно на израильские средства. Несколько раз – может, три – проект был на грани срыва: и из-за войны, и по другим причинам. Все время было ощущение подвешенности: снимаем или не снимаем? В итоге наши продюсеры приняли волевое решение, за что мы им очень благодарны: дали зеленый свет и запустили проект, хотя реально мы несколько раз балансировали на грани отмены.

Так что в результате со съемками на постсоветском пространстве произошло? Тегеран израильские кинематографисты снимали в Афинах. Где вы воссоздали Ленинград?

Руман. Мы начали искать "Советский Союз" в Восточной Европе. Остановились мы на Румынии. Может, это не самая близкая из всех восточноевропейских стран, но она нам подошла по многим параметрам. Нам нужны были определенные локации – например, тюрьма и прочее.

Малинский. Бухарест, надо сказать, отлично воспроизводит атмосферу девяносто первого года.

Руман. Мы не могли найти форму советских тюремщиков. В те годы у них была довольно специфическая форма, и нам очень хотелось быть точными. Мы обыскали всю Румынию, но такой формы не нашли. Можно было раздобыть форму времен Чаушеску, а вот именно советскую – нет. Начали расширять круг поиска и в итоге нашли склад в Будапеште, в Венгрии, где была именно та форма, что нам нужна. Времени уже не было – мы как раз собирались лететь на съемки. В итоге отправили водителя на легковушке из Бухареста в Будапешт: он ехал туда ночью, забрал форму и вернулся. Выбора уже не было – пришлось подбирать статистов не по типажу, а по размеру костюма. То есть если тебе нравился кто-то высокий и полный, но он не влезал в форму – увы. Брали того, кто влезал.

Возвращаясь к сюжетной линии "Русского подворья": можно ли из любого человека сделать серийного убийцу? Есть Стэнфордский эксперимент и другие исследования, из которых вроде бы следует, что каждый способен стать негодяем.

Руман. Негодяем – да. Но серийным убийцей – нет. Здесь проходит какая-то граница. Мне кажется, в мире действительно есть зло, которое выходит за пределы того, во что нам хотелось бы верить. Нам приятно думать, что у любого зла есть объяснение: детские травмы, тяжелое прошлое. Может, это и так, но причины действуют на людей по-разному. У кого-то они накладываются на психическую патологию, на больной рассудок – и тогда происходят такие вещи. Но это нельзя ни оправдать, ни объяснить тем, что "все люди плохие". Может, теоретически и каждый способен, но ведь не каждый это делает! Важно не то, на что человек гипотетически способен, а то, что он в реальности совершает.

Недавно как раз читал, что Стэнфордский эксперимент снова подвергается сомнению – насколько он вообще научно обоснован. Нет и четкого ответа. Даже статистически серийных убийств немного по сравнению с общим числом людей. Видимо, для этого нужен какой-то особый склад ума, особая социопатия. Поэтому я уверен: не каждый человек на это способен. Хотя сволочью может быть любой.